Наша жизнь

Между периодами жизни нет межевых столбов, это мы их расставили так  же, как выкрасили карту мира в разные цвета, установив искусственно границы государств, меняя их раз во сколько-то лет.

— Он из этого вырастет. Это переходный возраст. Сто раз еще изменится.

И воспитатель со снисходительной улыбкой ждет, когда же ему поможет счастливый случай и процесс роста.

Каждый исследователь любит свою работу за муки поисков и наслаждение борьбы, но человек добросовестный еще и ненавидит ее — он боится ошибок, которые совершает, видимости, которую создает.

Каждый ребенок переживает периоды старческой усталости и полноты жизнедеятельности, но это не означает, что следует потакать или трепетать, так же как не означает, что следует бороться или тормозить. Сердце не поспевает за ростом, значит, надо дать ему отдохнуть. А может, наоборот — побуждать к более активному действию, чтобы оно окрепло как следует? Эту проблему можно расширить только индивидуально, в каждом конкретном случае и в каждый конкретный момент, нужно только, чтобы мы завоевали доверие ребенка, а он заслужил нашу веру.

А прежде всего нужно, чтобы наука знала. 

Любовь. Ее взяло в аренду искусство, приделало крылья и набросило смирительную рубашку, попеременно то становилось перед ней на колени, то било по морде, усаживало на трон и выгоняло на панель, совершало тысячу бессмыслиц обожания и посрамления. А лысая наука, водрузивши на нос очки, признавала ее достойной внимания лишь тогда, когда могла изучать ее гнойники. Физиология любви знает только одностороннее: «служит для сохранения рода». Этого слишком мало, слишком убого. Астрономия знает о солнце больше, чем то, что оно светит и греет.

И так случилось, что любовь в общем предстает грязной и глупой и всегда подозрительной и смешной. Достойна уважения только привязанность, которая всегда приходит только после совместного рождения законного ребенка.

И вот мы смеемся, когда шестилетний мальчик отдает девочке половину пирожного; смеемся, когда девочка буйно краснеет в ответ на поклон соученика. Смеемся, поймав школьника на том, что он любуется ее фотографией; смеемся, что она вскочила с места, чтобы открыть дверь репетитору брата.

Но недовольно морщимся, когда он и она как-то слишком тихо играют или, меряясь силой, запыхавшись, валятся на землю. Но сердимся, когда любовь дочки или сына не совпадает с нашими намерениями относительно них.

Мы смеемся, потому что далеко, хмуримся, потому что приближается, возмущаемся, когда путает наши расчеты. Мы раним детей насмешками и подозрениями, мы порочим чувство, не приносящее доход.

И вот они прячутся, но любят.

Он любит ее, потому что она не такая дура, как все, потому что веселая, потому что не ругается, потому что носит распущенные волосы, потому что у нее нет отца, потому что она очень симпатичная, не такая как все.

Она любит его, потому что он не такой, как все эти мальчишки, потому что не болван, потому что смешной, потому что у него глаза сияют, потому что у него красивое имя, потому что какой-то очень симпатичный.

Скрываются и любят.

Он любит ее, потому что она похожа на ангела па иконе в боковом алтаре,  потому что она чистая, а он специально ходил на одну улицу, чтобы увидеть самую» у ворот.

Она любит его, потому что он согласился бы пожениться при условии никогда-никогда не раздеваться в одной комнате. Он бы ее два раза в год целовал бы в руку, а один раз — понастоящему. Они узнают все чувства любви, кроме одного, грубое подозрение которого звучит в жестоком:

—Вместо того, чтобы романы крутить,   лучше   бы...   Чем   себе   голову любовью забивать, лучше бы...

Почему они выследили и травят их?

Разве это плохо, что он любит? Даже  не любит, а просто очень она ему нравится. Больше, чем родители? Может, это как раз и грешно?

А если бы кто-нибудь из них должен  был бы умереть? Боже, ведь я прошу здоровья для всех.

Любовь в период созревания не является чем-то новым, испытываемым впервые. Одни любят еще будучи, детьми, другие, ещё будучи детьми, уже смеются над любовью.

—Ты с ней гуляешь, она тебе показала?

И мальчик, желая показать, что ней не гуляет, нарочно подставляет подножку или грубо тянет за косу.

Выбивая из головы преждевременно любовь, не вбиваем ли мы преждевременную развращенность?

Период созревания. Как будто все предыдущие не были постепенным созреванием, иногда более медленным, и более быстрым. Присмотритесь к кривой веса — и вы поймете усталость, неловкость, лень, полусонную меланхоличность, полутона, бледность, сонливость, безволие, капризность, нерешительность — характерные черты возраста, назовем его возрастом «большего неравновесия», чтобы отличить от прежних периодов жизни ребенка.

Рост — это работа, тяжелая работа организма, а условия жизни не жертвуют ей ни единым часом учебы, ни   единым рабочим днем на заводе. Как часто процесс протекает в состоянии, близком  к болезни, потому что преждевременный, потому что слишком неподготовленный, потому что с отклонениями от нормы.

Первая менструация для девочек — трагедия, ее заранее научили бояться вида крови. Развитие груди смущает ее, потому что ее приучили стыдиться своего пола, а грудь демонстрирует ее, все будут видеть в ней девочку. Мальчик, который физиологически переживает то же самое, психически реагирует иначе. Он с нетерпением ждет первых признаков усов, потому что ему это импонирует, много обещает, и если стыдится ломающегося голоса и обветренных рук, то это значит, что он просто еще не готов, что ему нужно немного подождать. Замечали ли вы, с какой завистью и неприязнью относятся бедные девочки к привилегиям мальчиков? Раньше, когда ее наказывали, она чувствовала хотя бы тень вины, а тут — разве она виновата, что не мальчик? Девочки раньше начинают преображаться и щеголять своей единственной привилегией.

— Я уже почти взрослая, а ты все еще сопляк. Через три года я смогу выйти замуж, а ты все еще будешь корпеть над книжкой.

Милый товарищ вчерашних игр ответ пренебрежительной усмешкой.

— Выйдешь   замуж?   Подумаешь.   Я свое и не женясь возьму.

Она   раньше   созревает   для   любви, он — для интрижки, она — для супружества,   он —  для   борделя,   она —  для материнства,  он — для совокупления: наподобие мух, — как      говорит Куприн, — которые на секунду сцепились на оконной раме, а потом с глуповатым удивлением поскребли себя лапками шее и разлетелись навеки». Давнишняя искусственная неприязнь двух полов приобретает теперь новую окраску, чтобы спустя некоторое время вновь сменить обличье, когда она ускользает, а он на нее охотится, чтобы конце концов укрепиться во враждебном отношении к супруге, которая для него — бремя, она лишает его привилегий, приобретая их сама.