Наша жизнь

Живёт в нашем подъезде одна назойливая соседка. Ни одного жильца она мимо себя спокойно не пропустит, не отчихвостив... За что? Да за что угодно. Она найдёт за что. Виноваты все, всегда и во всём. Я в этой связи все время маму вспоминаю, как она советовала мне сынов воспитывать. Она очень серьёзно и назидательно мне заявляла:

- Ты, дочь, должна взять себе за правило: каждую субботу и воскресенье давать им почувствовать, что такое хороший и крепкий ремень.

- За что же, мам? - удивлялась я и даже поначалу принимала её «наставление» за шутку.

- За все прошлые проделки, и которые, смею тебя уверить, ещё будут. Как только их с ремешком познакомишь, тогда проделок и наперёд не будет.

Вот и соседка, обитавшая в нашем доме, видимо, так же не представляла себе жильцов и всю нашу подъездную жизнь без своего «ремешка». С той лишь разницей, что «лупила» она всех словами. «Лупила» за все прошлые, настоящие и будущие грехи.

Каждый из нас, кем бы он ни был, при каких бы должностях и регалиях не состоял, выходя из подъезда, заранее съёживался и уже знал - виноват. Виноват, если дверью громко хлопнул, виноват, если, не дай бог, посмотрел не в ту сторону или что-то кому-то сказал без её ведома. Если такое с кем-либо из нас происходило — всё, конец! Значит, ты - гадкий, ты – паршивый, ну, и прочие слова из её богатого дворового лексикона. Этот набор нецензурщины наша соседка Галя знала наизусть и с удовольствием произносила каждый раз.

Даже батюшка, военный врач, но по совместительству служивший и в нашей церкви, и тот не избежал всеобщей печальной участи. Возможно, Галя и не знала, что святой отец с самим Богом, как говорится, накоротке. Для неё ведь, как для глупой дворовой собаки, все прохожие едины. Прошёл - значит, надо гавкнуть. Она и гавкала.

Как-то в разговоре с батюшкой мы пришли к единому мнению: её, бедную, Богом покинутую, нужно не только не осуждать, совсем наоборот - жалеть её, сирую, нужно. Жалеть и даже молиться за неё. А «такоже во имя Господа нашего» стараться не реагировать на её действия для собственной же сохранности.

Однажды я всё же не сдержала обета, данного батюшке, взяла, как говорится, грех на душу и попыталась призвать рабу божью Галину хоть к какому-то пониманию. Я вполне мирно и даже сочувственно ей пропела:

- Галь, ну зачем тебе так себя надрывать? Ну, их всех к... Короче, береги себя, Галь! Ты же столько энергии собственной тратишь, а не задумываешься о том, что столько же, если не больше, чёрной энергетики каждый тобой обиженный на тебя же и выплеснет.

Думаете, что я в ответ получила? С минуту Галя смотрела на меня немигающим взглядом, а затем, по-старушечьи поджав губы, процедила сквозь зубы:

- А меня их энергия вовсе даже не интересует. Ты и не представляешь, сколько я получаю удовольствия, когда вас всех посылаю к... И ты иди к…! Иди, иди туда же!

Далее следовало уже совсем непечатное.

Человек ко всему привыкает - через какое-то время и я уже более или менее научилась не реагировать на соседку. Попросту не замечала, а по возможности и избегала встреч с нею. Так, кроме меня, стали делать почти все жильцы нашего подъезда.

Мои друзья, приходя ко мне и столкнувшись с Галей, весело и прямо взахлёб пересказывали, как и какими словами она их сопроводила. Перед кем-то она просто закрывала дверь, успев при этом произнести свою «гениальную» фразу: «Что, к жидовке? Вот и жди, когда она выйдет и откроет тебе подъезд!» И - бац! - перед самым носом дверь уже закрыта. Друзья мои, ожидая, мялись в нерешительности, а «шалунья» Галя злорадно наблюдала у заветной дверцы и получала, видимо, от всего этого огромное наслаждение.

Подобные забавные историйки «про Галю» мне рассказывали многие: и директор банка, и директор магазина. Даже одна, весьма уважаемая работница областного дурдома тоже не избежала всеобщей участи и так была «обласкана» вездесущей Галиной, что на минуточку ей показалось, что она перепутала адрес и все еще находится по месту работы.

В общем, никто не был обойдён вниманием нашей подъездной героини. Мои друзья - с большим чувством юмора, и «хохмы» с Галиной стороны воспринимали только, как приколы и своеобразную разрядку. Зная меня, они и представить себе не могли, что кто-то может осмелиться, так со мной разговаривать, поэтому, всякий раз встречаясь с нею, пересказывали мне истории «про Галю» до мельчайших подробностей и делали это с неподдельной радостью. Всё это, естественно, неизменно сопровождалось гомерическим хохотом.

В общем, уникум это, а не Галя. Многим, кто, так или иначе, вхож в мой дом, кому, несмотря на Галины рогатки, всё же удавалось прорываться в мои пенаты, задавали вопрос: «У-уф!.. У тебя есть, что выпить?»

Ох, как я их в этот момент понимала! Выдержать Галинин пресс не каждый способен. А если всё же выдержал и, словно цитадель перед врагом, устоял, не дрогнул, то само собой захочется тут же оправиться от шока, поднять своё настроение - пить, гулять, петь и радоваться! Радоваться, что жив, что выстоял. А уж когда выпил, тут уже ужас от встречи с Галей как-то потихоньку отпускал, тускнел и мерк постепенно. Возможно, им, моим друзьям, страшно становилось оттого, что такие, как она, увы, ещё не вымерли, как динозавры, а вовсе даже наоборот, — существуют и очень даже неплохо себя чувствуют, всё пухлее и розовее становятся.

Вот, к примеру, что говорила подруга из дурдома насчёт злыдни-соседки: «Что тут скажешь про твою Галю? Злая овчарка - только и всего. Сумасшедшей её назвать нельзя - их я, слава богу, навидалась предостаточно, а если уж ставить этой неврастеничке диагноз, то он звучал бы очень просто: расстройство личности, уродство характера. Но болезнь эта не лечится и, к счастью, не передаётся ни половым путём, ни каким-либо вирусом. Такая болезнь только корректируется».

На этом можно было бы и закончить свой рассказ «про Галю», если бы... Возвращаюсь я как-то домой и по давно уже выработанной привычке стараюсь не замечать эту Галю в упор. Так бы и на этот раз сделала, но вдруг услышала чью-то певучую речь и остановилась. Прислушалась - вроде ко мне певучесть эта обращена. Оглянулась в недоумении - рядом, кроме меня и стервы Гали, никого нету. Но речь-то всё-таки звучит, и ведь не матерная, нет... Вы можете себе хотя бы на секундочку после мною рассказанного, представить такой оборот? Лично я в тот момент чуть инфаркт не получила инфаркт. Подошла я нерешительно к Галине и вдруг слышу:

- Людашка, Людашка, я ведь тебя едва дождалась! Миленькая, как же ты живёшь рядом с этой своей соседкой-мегерой? (тут она называет имя моей соседки по квартире). Мне ведь рассказывали, как она тебя грабанула однажды. Бедная ты, Людашка. Вот ведь как оно в жизни-то бывает - пока не коснётся тебя лично... Да, да, да... Такое трудно понять, не испытав на себе. Ах, как я теперь тебя понимаю! Прости, прости, Людашка!

Так ничего и не поняв из её сбивчивой речи, я стояла в полном оцепенении, не раскрывая рта. Что же случилось? Не иначе, как снег среди жаркого лета выпал! Впервые я видела Галю какой-то потерянной и жалкой. Стояла она, как обычно, в своём «спортивном» наряде. У неё постоянно был вид туриста после долгого и трудного пути. Вещи эти были настолько несуразны, будто собрали их со всех сараев нашего дома. Один лишь недостаток обнаруживался у «горе-туристки» - отсутствие рюкзака за спиной.

- Людашка, ты даже себе не представляешь... Ведь эта твоя соседка не иначе, как змея подколодная! Эта... как её... Ну, ещё про неё Дроздов из телевизора сказал: «...зюрга - очень ядовитая змея...» Ну, так вот, эта зюрга столько раз уже звонила по моему телефону! Ведь часами разговаривала, а он сейчас, между прочим, платный. Так я, дурёха, всё молчала, всё терпела да терпела. А зачем – так не могу себе и ответа дать на этот вопрос. Будто заворожила меня эта ядовитая зюрга. Ты можешь в такое поверить? Чтобы я - и молчала?! Так ведь молчала же...

Тут она ненадолго задумалась, вздохнула тяжело и, словно набравшись вздоха для очередной порции слов, продолжила:

- И вот вчера, представляешь, она проговорила целых полтора часа по моему телефону. Будто это ей дармовой переговорный пункт!

И тут она в адрес этой соседки загнула такое, чего мы никогда не слышали. Разве что от последнего пьяницы подзаборного такое можно иногда услышать. Галина, выматерившись всласть и таким образом отведя душу, деловито высморкалась в майку с надписью «Спартак» и только затем продолжила:

- Надо сказать, что у меня давно жизнь начала кончаться, как только она, зюрга эта окаянная, стала ко мне, как на бесплатный переговорный пункт, ходить. Нет, надо было давно её из квартиры своей выставить. Да-а-а, Людашка, поверь, со своим запасом матерщины я ей и в подмётки не гожусь - она ж меня переплюнула. Мои слова против её гнусностей - так, игрушки детские. Теперь-то как я понимаю, с кем ты, миленькая моя, живёшь рядом. И я тебя искренне жалею, Людашка!

При этих словах она как-то пискляво всхлипнула и звонко чмокнула меня куда-то в область правого уха. Я отпрыгнула так, будто и впрямь гюрза меня укусила, а не Галя поцеловала. Мои глаза, будто наизнанку вывернулись, и я с интересом разглядываю свои напуганные Галей внутренности. А там, внутри меня, - ничего. То есть, ну абсолютно ничего - одна пустота и безжизненность. Я будто окаменела вся после Галиного поцелуя и долго ещё не могла вернуться в нормальное состояние. А Галя тем временем всё продолжала скулить:

- Так вот, представь себе, твоя соседка, всласть наболтавшись, вдруг ни с того, ни с сего со страшенной злобой в глазах развернулась на меня и по-змеиному прошипела: «С каким бы удовольствием я тебя задушила, а потом взяла бы острый кухонный нож и резала бы, резала твою мерзкую, отвратительную шейку до тех пор, пока вся дурная кровь из тебя не вытечет!»

Веришь, Людашка, я чуть было чувств не лишилась от такой неслыханной наглости. За что, скажи мне на милость? Ну, за что?

При этих словах Галина как-то по-детски плаксиво шмыгнула носом, подозрительно оглянувшись и понизив голос чуть ли не до шёпота:

- Знаешь, я её теперь боюсь. Ну, посоветуй, как мне теперь быть? Я столько узнала про неё - оказывается, людей она ненавидит лютой ненавистью, даже с собственными детьми не контачит. Её ведь недавно на работе чуть не убили за характерец. Ведь чудом жива осталась, и всё равно не унимается, стерва! Ох, уж лучше б её убили! А так, получается, что теперь мне и самой не жить...

Тут она опять жалобно всхлипнула и, как-то по верблюжьи вытянув губы трубочкой, в очередной раз потянулась к моему уху. Я шарахнулась в сторону, но она крепко ухватилась за поясок моего платья и, словно давясь словами, жарким чесночным шёпотом залепетала мне куда-то в плечо:

- Людашка! Я тебя так люблю. Так жалею. Вот дура-то, не поддержала, когда она тебя... Ну, кто ж знал, что есть рядом змеюка поганая, такая змея подколодная?! А кстати, что ты ей сказала, когда она тебя так бессовестно грабанула - все соления из шкафчика в коридоре сп... скоммуниздила?

Я не нашлась, что ей ответить, но она, судя по всему, не очень-то в моём ответе нуждалась. Выпалив мне всё на едином дыхании, уже опять вся была в своих горестных мыслях. Так мы стояли обе и с минуту молчали. Я уже собралась, было, уходить, уже подошла к двери подъезда, но Галина снова меня окликнула.

- Постой! Погоди, Людашка, я ведь тебе ещё не всё сказала. Ой, да разве же всё упомнишь при такой дурной жизни! Нам ведь на подъездной двери снова замок заменили. Все, благодаря моим хлопотам. Так что, я тебе сейчас могу продать ключи. Сколько ключей возьмёшь?

Я всё стояла, как вкопанная, и продолжала молчать. Правда, несмотря на очередной шок, всё же тихо про себя подумала: «Ну, надо же! Ведь только-только у неё докупила несколько ключей от прежнего замка, чтобы на всех моих подруг хватило, чтобы не ждали постоянно ни меня, ни Галю, ни пока кто-то из жильцов соизволит открыть, а тут - на-ка вот! - снова покупай!»

В этом была вся Галя. Она ведь у нас вместо охранной собаки всегда была, а «по совместительству» уборщицей в нашем ЖЭКе. Её и там все остерегались, включая даже управляющего - перед хамством ведь все пасуют, даже «главные». И она всегда умело этим пользовалась. Вот захотела - и поставила на подъезд новый замок. Распоряжается нами, как хочет, никого ни о чём не спрашивая. Да и кто нас, жителей, будет спрашивать, пока Галя над нами опеку держит? Возможно, завтра она опять решит замок заменить на самый что ни на есть новый или на самый что ни на есть старый - и что же? Опять плати?

«Та-ак... - подумала я. - Теперь, выходит, заново мне у неё ключи нужно покупать и в том же количестве. Даже интересно, сколько нынче это будет стоить? Ключи-то, поди, её муж делает. А ведь в отличие от Галины, муж её - добрейшей души человек! И как он, бедный, всю жизнь её терпит? Ладно, пусть уж хоть приработок у него появится. Ради него я ещё несколько лишних ключей закажу».

И ведь действительно, как в мире всё странно устроено: высокие любят миниатюрных, толстяки - худых, злыдни - добряков. Одно, как бы компенсируется другим. А наш подъездный добряк, видимо, в молодые годы влюбился без памяти в эту «Галочку». Что ж тут поделаешь - бывает. Недаром говорят, что, когда человек не хочет что-либо видеть, он слепнет. Вот и весь диагноз, вот, значит, где «собака порылась».

А уж наша-то «собака» роется профессионально, со знанием дела. Ведь она всегда в курсе всех наших дел и, будьте спокойны, в подъезд не только чужих, и своих не всякий раз пропустит. Сейчас такая криминогенная ситуация, столько ограблений, убийств, изнасилований! Ой! Неожиданно для себя я начинаю нашу Галю оправдывать: «Ведь обратилась же она ко мне за помощью, - убеждаю я себя. – А, раз так, то должна же я реагировать на крик её души. Не равняться же на неё, чтобы стать её подобием?!»

Мысленно себя уговариваю, как уговаривала и раньше, когда получала от неё оплеухи. И вот, наконец-то, придя в себя от шока, я осторожно подключаюсь к разговору.

- Знаешь, Галя, - говорю ей как можно спокойнее, - ты спросила, как я отреагировала и что сказала, когда твоя подружка «зюрга» меня со своим хахалем обокрали? Так вот, я ничего не сказала – я им бутылку водки купила.

- Бутылку водки?! - ахнула Галя. - Как же?.. Она тебя... и хахаль ейный... А ты... им... во... во... во...

- Во-во, водки купила! А ещё набрала закуски и позвонила ей в дверь. Они открыли и обалдели от такого сервиса. Кража-то произошла в день памяти моего мужа. Вот я и подумала - всё, что украдено, пусть пойдёт на его помин. И потом, кто не пойман, тот не вор. Пусть они так и думают, что я глупа и ничего не ведаю про их проделки. Я тогда им водку отдала и сказала: «Вот, помяните моего мужа». И всё. К этому я больше не возвращалась и беднее от их выходки тоже не стала. Сама видишь - живу, и неплохо живу. Ох, Галя, скажи по совести, ну, разве мало я от тебя страдала?

- Ой, Людашка... - засуетилась сразу Галина. - Ты знаешь, ведь я ж беззлобная и отходчивая. Наору, наскандалю и опять разговариваю со всеми.

- Так, может, и она, «коллега» твоя, тоже отходчивая. Ты попробуй, поговори с ней. А как по душам поговоришь, тогда, глядишь, и человека в ней обнаружишь.

- Ох, Людашка, да ты разве её не знаешь? И не умею я оберегать и отстаивать кого бы то ни было. Нет, это не моя... - тут она запнулась и долго искала, но нашла подходящее, по её мнению, слово, - конфигурация натуры.

«Да уж, загнула - «конфигурация»! - подумала я и опять продолжила сама с собой рассуждать, - Теперь я что-то новое для себя усвоила: нет, нельзя называть издевательством поступок какой-то там примитивной бабёнки. Ведь такой у неё менталитет, а куда против менталитета-то? Говоря словами самой же Гали, «не попрёшь». Оттого и выходит, что несчастнее её самой, этой нашей соседушки, никого и нет».

Примерно так размышляла я, стоя перед несчастной Галей, а она за короткое время моего молчания извздыхалась вся, измучилась моим молчанием. А я стою и, словно гипнотизёр какой, мысленно даю ей установку: «Спеши любить людей, Галка! Помни, нам отведена только одна жизнь, так зачем же копить столько злобы на каждого? Даже если бы и десять жизней было у нас, то и тогда добрый и порядочный человек не стал бы ее на глупости и разные пустяки тратить. Хотя, каждый решает самостоятельно, куда и на что себя направить, а уж Бог сумеет решить, каким образом отметить каждого за свершённые им дела. Не трать себя на разных, Галочка! Пусть она живёт, эта твоя «зюрга», так, как ей заблагорассудится. Может, когда-нибудь и она вспомнит о том, что жизнь-то у неё одна, и проживать её лишь бы как не стоит. Надо спешить делать добро людям, Галя...»

Вот такие, примерно, слова или что-то похожее мне хотелось вслух произнести несчастной Гале. И я уже готова была это сделать, но, подумав хорошенько, вовремя опомнилась - не стоит сотрясать воздух. Разве можно её переиначить или хоть как-то переубедить, ведь она немалую жизнь прожила...

Мои размышления снова прервала Галина.

- Ой, Людашка! Вот ведь как верно люди-то говорят: другого поймёшь, лишь, когда сам нечто подобное переживёшь. Ой, как я теперь тебя понимаю! Как понимаю!

И «пошла писать губерния»! Заторопилась Галя, затараторила, опять свои жалобы про «зюргу» стала мне выкладывать, как заезженная пластинка мне эту унылую песню всё прокручивала...

Утром, когда я выходила из подъезда, дверь как всегда предательски громко хлопнула (так уж она у нас устроена, эта дверь), вновь услышала Галинину отборную брань: «Эй, кукла крашеная! Дверь-то придерживать нужно! Ишь, расфулюганилась! Руки, что ли, из задницы растут?!»

А вечером она меня снова Людашкой называла и хотела что-то ещё дорассказать про свою «зюргу» окаянную. Но я скорее, скорее, бочком, бочком и - домой.

Моих друзей Галя пока ещё встречает по-свойски. Перед многими забегает вперёд и стремительно, со скоростью динамо-машины, гостеприимно открывает дверь, вполне мирными и пристойными словами провожая к Людашке. Как долго продлится её милость, одному Богу известно... Что ж поделаешь? Разве кого-то можно изменить или исправить? Пусть уж живёт на свете белом такая, какая есть.

Гали разные нужны, Гали всякие важны!