- Мама, вещи из гостиной и маленькой комнаты я
сложила в сумки. За мебелью Вадик приедет вечером. Ну, пожалуйста,
поторапливайся! Нас ждут к обеду и волнуются.
- Можно не торопить? Я, между прочим, не из пионерского лагеря уезжаю, я здесь много лет прожила, - раздается плачущий голос.
Начинается. Без драматизма мы никак. Уже месяц планируем переезд ко мне,
было время каждую тряпицу и цветочек на обоях оплакать. Да и чего
плакать? Будет с нами, со старшей дочерью и покладистым зятем, с
ласковой внучкой. Что поделаешь, если младшая кровинушка живет в далекой
теплой стране, конечно, «любит и скучает» вдали, но ей позарез
понадобились деньги. Поэтому наша квартира, так сказать, родовое гнездо,
вчера стало собственностью какого-то гражданина с дружным семейством.
Пока мама возмущенно пыхтит за стеной, достаю из клетчатого баула старый фотоальбом. Сейчас устроюсь на скрипучей тахте, подкреплюсь карамелькой и тоже буду «прощаться с прошлой жизнью».
***
…А уголок на этой фотографии не оторвался. Это я ножницами отрезала,
специально. Из капризного озорства. А может, из протеста, когда
услышала, что за глупости соседка тетя Валя говорила маме…
На фотографии – нескладная длинная девочка. В стоптанных сандалиях,
изрядно великоватых. Несоответствие обувки дошкольничьей ножке видно
даже сквозь размытые серые тона. Платье тоже длинновато. На самом деле
мама купила мне нарядную обновку на вырост, а я не дождалась. Еще бы!
Петькин папа сказал: «Ирка, фотографироваться!», достал свой волшебный
«Зенит», и у меня аж дыханье перехватило. Весело смотрю в объектив, в
руках – щенок, бедовый сын дворняжки Берты. Такой же неуклюжий и
нескладный, как я… В то лето мама приезжала всего один раз. Сухо
поцеловала в лоб, велела слушаться бабушку и надолго закрылась с ней в
комнате. Я знала, что у них взрослые разговоры. И знала, о чем: мама и
папа больше не будут вместе. Плакала, конечно. В саду, за укрытием из
здоровенных подсолнухов. А глупый Бертин сын шумно слизывал соленые
капли с моих щек и нервно вилял хвостом…
…Там и обнаружила меня тетя Валя. Привела к себе, напоила молоком, в
белую кружку насыпала малины с сахаром. И смотрела, как я ела, болтая
ногами… Дома соседка пристыдила маму: «Эх, Анюта. Сама-то как куколка
разнаряжена, вон блузка на тебе в лютиках. А что ж девку-то как
цыганочку одеваешь, будто с чужого плеча? Ирка у тебя как цветочек, а ты
ее уродуешь». Мама дернула плечом и больше тем летом не приезжала.
***
… Я знала, что они разведутся. Поняла это еще зимой, в новогодние праздники.
Мы сидели с мамой у наряженной елки. На макушке звезда, под нижними
пахучими лапами – снег из ваты, Дед Мороз с откушенным мной носом и
Снегурочка. Но не горела гирлянда. Скорее всего, в длинной цепи
разноцветных огоньков перегорела одна лампочка. Папа бы мигом устранил
эту мелочь, главное - найти слабое звено и заменить. Но папа спал за
стенкой. Прямо в ботинках и громко храпел. В последнее время он часто
приходил с работы странный и тут же ложится спать. Мама плакала,
ругалась, да что толку…
Мне казалось, что мама грустит из-за гирлянды. Если бы цветные огоньки
были в порядке, мы бы с ней так веселились!.. А она даже стол накрывать
не стала. Открыла банку зеленого горошка, села на стул, включила
телевизор и смотрела, то и дело окунаясь ложкой в банку. Я стояла рядом и
как галчонок разевала рот, требуя добавки. Мама часто забывалась,
смахивала слезинку, потом интенсивнее работала ложкой. И я решалась
напомнить о себе, теребила рукав ее халата. Тогда мама не глядя
отправляла «груз» с горошком в мою сторону. Мне приходилось то вставать
на цыпочки, то присаживаться, чтобы «оприходовать» добычу…
***
А вот дядя Саша. В красивой моряцкой форме, в одной руке держит
фуражку, другой обнимает маму. Она улыбается, прижав к груди букет
сирени… В тот день они ходили в фотоателье, и тамошний мастер
перестарался с ретушью. У дяди Саши румянец во всю щеку, словно у купца с
лубочной картинки. У мамы карминные губки и неестественно синие глаза. А
может быть, они просто счастливые. Потому что любят и скоро поженятся. И
дядя станет моим папой.
…И он стал. Перевез нас в эту квартиру, по выходным водил меня в зоопарк
и на карусели. И обещал «повыдергивать ноги мальчишкам, которые посмеют
обидеть его девочку». А еще он любил маму. Из дальних стран привозил ей
яркие ткани, пахнувшие морем, солнцем и добрыми обезьянами. Про обезьян
– это я придумала. Ведь должны же вещи с другой стороны глобуса пахнуть
тамошними обитателями!.. Веселые, озорные макаки были бы в самый раз
для цветистых шелков… Отчим смеялся, мама сказала - «глупости», и на
всякий случай перестирала все подарки.
***
…А вот мы на даче. Мама сидит на плетеном стуле, на руках –
драгоценный белый конверт, из кружевных узоров таращит пуговичные глаза
Машутка. Облокотившись на стул, я прильнула к маме и влюбленно смотрю на
сестренку… Прекрасно помню, что в тот момент я думала о съеденной
клубнике. Раннее лакомство опять же привез добытчик-отчим, хотел
порадовать маму, а той сочная ягода была противопоказана по причине
кормления грудью. Как она расстроилась! Надула губы и тихо плакала.
Отчим метался по комнате с эмалированной мисочкой, в которой дерзко
алела клубника, и не знал, чем загладить вину. «Ирка, ну-ка срочно
слопай! Чтобы наша мама не видела ягоды и не хныкала!» - приказал мне. И
я не подкачала.
А на следующем снимке меня сменил отчим.
Он впервые доверил мне фотоаппарат, и я расстаралась не ну шутку.
Голубая мамина кофточка, ее лазурный взгляд, белые кружева над розовой
Машуткиной физиономией, зеленая рубашка дяди Саши… Мы и впрямь жили
ярко.
Не помню, когда я поняла, что самый надежный способ завоевать мамину любовь – это любить Машутку.
Я отказывалась гулять с подругами: «Лучше с Машенькой посижу», и мама
целый вечер называла меня «своей девочкой»... Я заводила юлу, Машенька
хохотала, и мама улыбалась. «Ты молодец, Иринушка, умеешь управляться с
маленькими»… Вся семья сидела за обеденным столом, Машутка капризничала:
«Не хочу куриное крылышко, хочу ножку!» Отчим суровел: «Но ты ведь уже
съела ножку, а у курицы их всего две. Одна тебе, одна Ире!» Я
великодушно перекладывала спорный «объект» на сестринскую тарелку: «Я
все равно не хочу, пусть маленькая ест». И ощущала тепло материнской
руки на плече: «Спасибо, рыбка моя. Ты же знаешь, ее так сложно
накормить, такая привереда…»
***
А вот мы с Вадиком. Худые, загорелые и смешные. Той осенью весь наш факультет отправили на сбор яблок,
подсобить местному совхозу. Очкарик Вадик ухаживал неловко, и я
досадовала, что девчонкам достались кавалеры посолидней, с пробивающейся
полоской усов над верхней губой. А мне – Кощей Бессмертный. С
разговорами про туманность Андромеды и книги Александра Беляева… Вадику я
указывала на порог при каждом удобном случае, а он все равно приходил и
приходил. То кулек карамелек притащит, то кило изюма в шоколаде
раздобудет.
Сентябрь стоял теплый, и я обгорела: форсила в купальнике, за что
поплатилась саднящими плечами. Постанывая, лежала на кровати, проклинала
яблоки, совхоз и собственную глупость. И тут в нашем домике возник
Вадик. Принес крынку сметаны, чтобы мазать обгоревшую дуреху. И вот те
на – торжественно выудил из-за пазухи котенка! Там же, у местных селян,
выпросил орущего кроху.
…Вадик намазал мои пострадавшие плечи, рядом пристроил накормленного
котенка и сидел с нами, словно заботливая мама-наседка с цыплятами. Я
тянулась за стаканом компота, Вадик подскакивал: «Лежи-лежи! Я сам,
только приподнимись, чтобы не облиться». Котейка норовил сигануть с
кровати, Вадик аккуратно спускал сорванца на руках… Вопрос, выходить ли
за Вадика, передо мной больше не вставал. Он так же не был избалован
материнской лаской, и так же хотел отдавать, быть кому-то нужным, чтобы в
нем нуждались… Сейчас нашему орущему мурзику 15 лет. Он наглый, толстый
и вальяжный. А нашей Соньке – 13 лет… Мы еле дождались ее: оба
настолько обильно излучали тепло и заботу, что могли бы утопить друг
дружку, срочно требовался кто-то еще…
***
Первая фотография без отчима. Его не стало резко и вдруг. И мама словно осиротела, как-то не заметила, что Машутка собралась замуж на чужбину…
Рядом с сестрой – большеглазый юноша с копной смоляных кудрей. На него
похожи оба моих племянника. Горластые и непоседливые… Мама, в светлой
блузке, скрестила на груди тонкие руки, вымученно улыбается. Мы с
Вадиком и Сонькой. Тоже растерянные и задумчивые…
Машутка приезжала два года назад, привезла гору ароматных фруктов,
подарки для нас. Она уже говорила с мягким акцентом, с южными певучими
интонациями. Ее муж Диего процветал, мальчиков отправили в престижную
школу. Мама благостно улыбалась и не сводила с нее влюбленных глаз.
А полтора месяца назад позвонила взволнованная Машка. Бизнес Диего под
угрозой, черная полоса по всем фронтам, мальчики задурили, то и дело
подкидывают проблемы. А сама Машутка ждет девочку, уже совсем скоро
должна появиться Анюта-младшая… Решение принимали мама, я и Вадик.
Машутка повеселела, узнав, что мамина квартира будет продана. «Мне
только половину, больше не надо, - благодарно щебетала она в трубку, -
остальные деньги маме и Иринке. Только, пожалуйста, пришлите копию
договора купли-продажи, я проверю, чтобы вас не обманули». Я стараюсь
гнать мысли, что на самом деле Машку интересует только одна графа. Где
указана сумма…
***
- Мама, садись назад, там тебе будет удобнее. К тому же придется ехать
быстро, Соня с Вадиком уже приготовили обед, волнуются, что все остынет.
- Ох, Ирочка, как же мне тяжело! И вас стеснять неловко, и ничего не поделаешь – нашей любимице надо помочь…
Я улыбаюсь ей в зеркало заднего вида. Завтра Машке отправится перевод на
всю сумму от проданной квартиры. Каждая из нас получит то, чего ей
больше всего недостает.
Наталья Гребнева